Февраль утопал в похоронных цветах, Мечту принесли словно жертву на плаху. Судебный князёк — человеческий Стыд, посмертно грехи отпускал дирежерски-отточенным взмахом.
В толпе, так злорадно глядящей на казнь, довольно устало сказало Нахальство — уж если прогнило Любви государство, то можно понять горькой Лжи неприязнь.
Измена с Насмешкой, похлопав в ладоши, воскликнули — браво! Уж кто б говорил! Пускай же устав от предательской ноши, ты будешь причислено к лику светил.
Толпа загудела — Последнее слово! Так ей и надо! Помиловать! Месть!
Мечта промолчала, палач отвернулся, в стронке тихонько заплакала Честь.
Коварство, ехидно подбросив улики, и зная какой будет Тьмы приговор, боясь оставлять на Судьбе отпечатки, прячет ладони за пыльными веками штор.
Защита, насытив вескостью слово, кричит — протестую! Присяжные спят.
Обман делит деньги, а Вера погасла, как гаснет надежда, в ведерке где топят котят.
Какой-то старик в белоснежной одежде, стоявший со Смертью по левому краю, вдруг поднял ладонь и все замолчали, а Он прошептал — я её отпускаю.
И крылья раскинув над вечным пространством, по звездным следам полетела Мечта. Туда, где есть Совесть и есть Постоянство.
А где-то в раю рассмеялась Душа.