Давно это было. В те стародавние времена, когда по окраинам государства Киевского голодными волками рыскали кочевые народы. Для защиты селян и собственного покоя посылал князь в порубежье ратников, заставы ставил. В бесчисленных стычках с вороватыми соседями, которых и соседями-то стыдно назвать, рождалась слава былинных героев и на крыльях молвы далеко разносилась по русским весям. На посадах слагали о них песни. Сам Владимир Красно Солнышко пригласил к столу на именины лучших из лучших — Алёшу Поповича, Добрыню Никитича и Илью Ивановича по прозвищу Муромец. Византийский Басилевс посла с подарком прислал. Посол таксебешный — перстней больше, чем пальцев, да борода крашена. А вот подарком угодил. Отменный дар — баба голая, как живая, только из мрамора. Материал сей на Руси не сыскать, да и в Царьграде, должно быть, редкий — настолько, что на руки бабе его не хватило. Не опечалился такому ущербу хозяин, а очень даже обрадовался. С бабы мраморной глаз не сводит, а на жёнку свою как глянет — сразу омрачится. Посла византийского чисто задарил. И на пиру ему красно место. И медовуху в его кубок лично наливает. И девки княжьи для него пляшут, и скоморохи вертятся, и былинщики поют. А за боярским столом шепоток растёт. Ну, на то они и советники княжьи, чтоб серчать и завидовать. Подзывают княжью челядь и приказывают: « На стол дружинный медов не жалеть, в пище ограничить». И покатилось веселье за последним столом. Раздухарился Илья Иванович по прозванию Муромец:

— Всех перепью, всех поборю. Ендовы мало, и жбана мало — давайте бочку — осушу. Потом бороться желаю. Тащите медведей из княжского зверинца.

— Уймись, уймись, Илюха! — теребит его за рукав Добрыня и гостям. — Вы не подумайте чего. Ну, десяток, другой мужиков сломает — так что по пьянке не бывает. А так он добрый — уж поверьте мне.

И ну народ целовать. Поначалу он девок, меж столов сновавших, ловил и в уста сахарные челомкал. А потом всех подряд почал. Народишко-то поначалу нехотя отмахивался:

— Угомонись, Добрынюшка. Будет тебе, Никитич.

А потом опасаться начал — уж не поменял ли он пристрастия к женскому полу на противоположные? А Добрыню будто прорвало — по рядам пошёл. Словит кого, облапит и мокрыми губами к лику льнёт. Срамотно со стороны-то глядеть. Тут Муромец таки допил поставленную бочку, да как хватит ею о стену палаты. Она и вдребезги. Бочка, конечно: палаты-то каменные. Осколками пирующих засыпало. Боярам досталось, а князь в то время посла в покои увёл. Кинулись толстобрюхие в двери, а там Добрыня лапища расшаперил, кого словит — сразу целовать. Это от избытка доброты у него чувства наружу пёрли, а народу невдомек.

Алёша Попович за шумком-то девку греческую под стол сволок и ну над ней измываться. Девка мраморная — на своём стоит. Да и Алёшенька не зря богатырём слывёт: поднапрягся и овладел-таки ею. После сих трудов — далеко не ратных — на ней же и заснул богатырским сном.

Тем временем, грохнулся спиной на стол Илюха Муромский: оборола-таки бочка хмеля богатыря — не до медведей ему стало. Упал на стол — сломал его. Стол дубовый — да спина-то богатырская. Захрапел Илюха так, что ставенки жалобно запели: скрип-скрип, скрип-скрип….

— Люблю я вас, люди! — возвестил Добрыня опустевшей палате.

Да уж некому слушать. Положил Никитич щёку на длань богатырскую и задудел в ноздри погромче Поповича да потише Муромца.

В гнев ярости пришёл князь Владимир Красно Солнышко, обнаружив разгром гостевой палаты и надругательство над Басилевым подарком. Приказал схватить упившихся богатырей, раздеть до срама, побросать в телегу да отвезть в самое Дикое Поле.

Три дня и три ночи длится богатырский сон. Три дня и три ночи насмерть перепуганные возницы гнали лошадей на окраину Киевской земли. А когда достигли ковылёвых степей, бросили груз и поворотили коней в обратную дорогу.

Холодным языком облизал утренний туман нагие тела, и проснулись богатыри. Осмотрелись — подивились. Это каким же ветром занесло их в полынные просторы да без исподнего? Ничего не поймут, вспомнить тужатся. Решили: пропились вдрызг да сбежали на порубежье. И, стало быть, надо им службу дозорную несть и заставу тут творить.

Пошёл Илья Муромец в ближайшую дубраву — дубов наломал. Рукомёслый Добрыня из железяки ржавой топор смастрячил да избу срубил. Рядом вышку дозорную поставил. Тем временем Илья Иванович лук согнул из ветки дубовой, на тетиву лыко пустил, стрелы из краснотала настругал. Пошёл на охоту и зверья настрелял. Снороватый Добрыня кафтаны из шкур пошил, сапоги из рысьей шубы с куньей оторочкой. Шапки бобровые почище боярских вышли. Один Алёша лежит в свежерубленной избе, постанывает, ни к какому делу пристрастия не показыват. Старшие товарищи ему:

— Устали мы от трудов праведных — приляжем. А ты пойди, на вышку взберись да вдаль поглядывай и ворога не прокарауль.

— Не пойду, — говорит поповский сын. — Не привык я сапоги на босу ногу таскать.

— Так что ж ты хочешь? — серчают товарищи.

— Сшейте мне поножи из мягкой-мягкой шкуры — тогда пойду.

Пожал широкими плечами Илья Иванович, посмотрел на Добрыню и пошёл в чисто поле. Нашёл суркову нору и говорит:

— Эй, подземный житель, выходи на свет Божий, ибо час твой последний настал.

Сурок по прозванию Суркович ему из норы отвечает:

— Шёл бы ты Илья Иванович своей дорогой — пошто колобродишь, деткам моим спать не даёшь?

Илья Муромец:

— Выходи, говорю: шубка твоя атласная зараз понадобилась. А то, как налью в твою нору, и сам жизни лишишься, и деткам твоим каюк придёт.

Сурок Суркович:

— Я ведь, Илья Иванович, тоже упрямый. Заткну задом нору, и ты хоть весь на мокроту излейся — ничего не добьёшься.

— Дак как же быть? — почесал за ухом Муромец и придумал. — Тогда я тебя выкапывать зачну.

— Ну, видно, действительно пришёл мой смертный час, — согласился хозяин норы. — Ты вон какой большой и сильный — гору можешь сдвинуть, ну а уж нору…. Только как у тебя с умом, Илья Иванович? Ты не глуп часом?

— С чего ты взял? — озадачился Муромец.

— Хочу спытать тебя, богатырь: отгадаешь три моих загадки — дери с меня шкуру, нет — уволь, Илья Иванович, не по зубам я тебе….

— Ты…. мне…. не по зубам? Да я тебя….

— Слушай, Иваныч, первую загадку.

— Ну-ну.

— В своей стране, в своём тереме сидит рыжый разбойник. Всяк простолюдин его знает, потому что он их света лишает.

— Разбойник, говоришь? Ну, это просто — Соловей, должно быть.

— Не угадал, Иваныч — иди восвояси.

— Нет, погодь, погодь. Я пойду, но только подумать. А как надумаю — вернусь.

Пришёл в избушку Илья Муромец, поделился с товарищами своими думами.

— Чушь какая-то, — покачал головой Добрыня.

— Не какая-то, а бесовская, — поправил Алёша поповий сын. — Чубес — чушь бесовская.

— Что так и сказать? — недоумевает Муромец.

— Так и скажи.

Воротился Илья Муромец к норе, вызвал хозяина и говорит:

— Чубес загадке твоей ответ — чушь бесовская.

— Правильно, Илья Иванович, ты мою загадку отгадал. — Слушай другую. В далёкой стране, в чужом тереме живёт чёрный разбойник. Всяк его знает, на «Б» называет.

— …лять! — обрадовался Муромец.

— Да нет, Илья Иванович. То, что ты назвал, женского рода, а разбойник сей — мужик. Да такого о себе мнения мужского, что в отрочестве плоть себе обрезал, предчувствуя масштабность. Иди, думай, не спеши с ответом-то — я подожду.

Сидят богатыри в избушке мрачнее тучи грозовой — гадают ответ Сурковой загадки и не находят. Никто на вышку не лезет, без надзора порубежье.

— Нет, — говорит Добрыня. — Не дело это. Ступай и убей сурка. Хватит ему нам головы морочить.

— Не могу, — не соглашается Илья Муромец. — Уговор про меж нас вышел.

— Ну, гляди, — сказал Добрыня. — Тогда я пойду.

И вышел. День его не было и ночь. Утром явился. Да не пустой. Коней пригнал, оружие припёр. Порубежье оно и есть порубежье — не они к нам, так мы к ним. А Муромец и добыче не рад — не идёт из головы Суркова загадка. Томился-мучился, а потом опять стопы к норе направил.

— Ты скажи, зверь пушистый, отгадку свою.

— Нет, Илья Иванович, не могу уговор нарушать. Лучше я тебе третью загадку загадаю. Слухай. В стольном граде на княжьем троне сидит седой разбойник. Указы вещает, от коих народ нищает.

— Ну, уж это точно князь Владимир.

— Не спеши, Илья Иванович. С друзьями посоветуйся, природу-матушку спроси, народ простой. А покедова, прощай и будь здоров.

Воротился Илья Муромец на заставу, велел коней седлать да облачаться. Не осмелились его товарищи ослушаться — исполнили, как сказал. Тронулись в путь. А как на взгорок-то въехали, тут и поймал их в объектив попараци Васнецов.

Вот если внимательно приглядеться к его «Богатырям», то заметить можно, что Алёшенька Попович в сапогах на босу ногу. Не замечали? Ну, тогда и взгляды их пристальные вдаль Вы неверно, должно быть, истолковали. Не ворога они на горизонте высматривают, а ответа пытают на Сурковы загадки. Уж я-то знаю.

А. Агарков. 8-922-709-15-82

п. Увельский 2008г.