Поморщившись, Михаил Пролевайкин, мужчина неопределенного возраста, потушил окурок некогда выуженной из мусорного куля папиросы. Обожженными пальцами потерся об одешку. Одежда на нем, типа телогрейки, прямо скажем, была не первой свежести, а изрядно поношенная. Причем, не только им самим, но и другими владельцами. Многочисленные дыры и висящие лоскуты ткани красноречиво говорили об не очень завидном положении хозяина. В животе Пролевайкина неприятно забурчало. Миша икнул, и направился в свой дом — огромный ржавый железнодорожный контейнер, углу которого высилась печка, сложенная из кирпича. А как еще можно выжить в такой холод! Только языки пламени хоть как-то спасают!

Мужчина вывалил огромную кучу мусора в топку и поднес спичку. Мусор быстро загорелся, благо бумаги в нем было хоть отбавляй. Самую черную от копоти кастрюлю Пролевайкин снял с ржавого крюка на стене, рукавом телогрейки протер вунтри и поставил на решетку над пламенем. Из мятой и грязной бутылки из-под «Кока — колы» налил в железную емкость мутноватую жидкость. «Будем кушать готовить!» — мелькнула мысль в голове. Бурчание в утробе мужика повторилось. Это бурчание теперь стало его внутренней песнью, его гимном тому, как теперь он живет. Михаил уселся на перевернутое ведро и стал смотреть на огонь. По контейнеру начало распространяться омерзительное зловоние: мусор не самое эффективное топливо. Но, все же, лучше, чем ничего. Пролевайкин достал из-за пазухи флягу с непрозрачной жидкостью и сделал изрядный глоток. Самогон, выгнанный из подножного корма свалки, без труда вошел в тренированное горло. По телу разлилась приятная истома. Потом, бережно убрав емкость с жидкостью, повар развернул целлофановый пакетик с суперклеем.

Нет, Пролевайкин не хотел заклеить свои разноцветные разваливающиеся башмаки, не желал выложить аппликацию с изображением солнечного неба на толстом ватмане. Он выдавил немного клея на бумажку, положил все в пакет и натянул полиэтиленовый мешок себе на голову. Так он начал комплекс дыхательных упражнений, который в медицине и в народе получил название «Полное Дыхание». Оздоровления организма особенно не происходило, но, благодаря сему мероприятию, Пролевайкин попадал в другой мир. Тот, что был в прошлом. Где нет этого контейнера, где он спит под шерстяным одеялом, на белоснежном белье, рядом греет теплое женское тело. Или, где он лежит в горячей ванне, белоснежные шапки пены обволакивают его. В одной руке он держит сигарету, в другой бокал с холодным шампанским. Он делает глоток напитка, медленно затягивается сигаретой и, улыбаясь, отламывает кусочек шоколада и пережевывает его неспешно, со вкусом. Ох уж эта пена для ванн! Огромная белая шапка с запахом лаванды, скажем.

Сейчас Пролевайкин тоже иногда принимает ванну, если так можно выразиться, с пеной. Дело в том, что в километре от свалки течет речка под романтичным названием «Чистый ключ» с почти мертвой водой, которая никогда, даже в холода не покрывается льдом. Дело в том, что в верховьях речки стоит ткацкая фабрика, и все отходы своего производства сливает прямиком в Чистый Ключ. А отходы те не простые, химические и дают обильную зловонную пену. Пролевайкин ходит туда мыться. Так он принимает ванну с пеной, грубо выражаясь. А где еще помыться? После купания, правда, чешешься потом месяц, да кожа сходит струпьями, но — гигиена — прежде всего! Так нас, советских, учили в школе! Конечно, если вспомнить те ароматные ванны в квартире, с женой и без, с горячей и холодной водой, что льется в смешенном состоянии из никелированного смесителя, то сравнение будет явно не в пользу «Чистого Ключа». Если вспомнить…

Но тут видение исчезает. Пролевайкин вновь на прежнем месте, в контейнере. В дальнем углу похрапывает как будто женское тело. Телу лет пятьдесят, а может, и тридцать. Зовет ее Миша «насосом», потому как тело может высосать любые спиртосодержащие жидкости в неограниченных количествах. Так и живет мужик. Скрюченный, промокший бычок сигареты сушится на кирпичах над печкой. В животе плещется самогон, расплавляя стенки желудка. Михаил делает еще пару глотков из фляги, потом капает снова чуточку клея на бумажку. Вода в кастрюле уже закипела.

Пролевайкин берет из ржавого ведра чьи-то кости и бросает их в кастрюлю. «По инструкции»,— думает он, высыпает следом немного вермишели, погрызенной когда-то, на каком-то складе крысами. «Соль вредна! Соль — это белая смерть!»— гипнотизирует себя мужик. Миша заботится о своем здоровье. Голову в пакет и — вперед! Вернее назад, в то время, когда он не был женат, был весел и бодр, к прошлому. И вот после нескольких десятков глубоких вдохов клеем Пролевайкин оказывается опять уже где-то там, на берегу моря. Кушает сочный арбуз, запивая его легким виноградным вином. Звуки волны ласково щекотят его слуховые перепонки и он, улыбаясь, перебирает ногами прибрежный песок. Молодая жена несет ему фрукты в огромной вазе, где ярко красные гроздья винограда водопадом ниспадают по краям. Солнце стоит высоко — высоко. А блики на поверхности моря заставляют прищуриться.

Еще несколько глубоких вдохов суперклеем. Миша уже не на море, а у себя дома. Он так все отчетливо помнит. Вот у него была свадьба. Пышная, танцующая, пестрая. Три дня гуляли. Вот заботливая, жена — красавица Елена несет ему с утра холодное пиво. Просто наслаждение. И семейная жизнь кажется ему раем…

Картина исчезает. Пролевайкин опять здесь, в контейнере. Какой-то беззубый мужик трясет его за плечо.

-Я поживу у тебя здесь, братан?!

Мише все равно. Но он мычит упрямо: «Нет!».

Гость пускает слезу. Искреннюю. Говорит:

-Я уже два года по стране брожу! Жена меня выгнала из дома, все, что было, отобрала! Пусти!

Пролевайкин думает, вздыхает, вспоминает, и легкая слеза бежит по его щеке. Он достает флягу и передает ее беззубому. Мишка улыбается, и его речь звучит четко, ясно:

— Садись, братан! Оставайся, живи. Выпей за нас, ведь мы с тобой одной крови, одной беды отрыжки… Я ведь тоже был семейный. Пока жена не выперла на улицу и все, что нажито было, не отобрала. И беда твоя мне до боли знакома…

Ред. 2010