Be quiet, be sure, be cool and I will die in a ketchup suicide.
Linea 77 “Ketchup Suicide”.
Колыхающаяся коричневая масса была реальностью. Реальность поднималась. Ещё три мгновения назад под кожей, в змеящихся венах играли, словно мадридские дельфины, сахарные кубики. Теперь пространство расширилось, подмяв под себя время, и кубики не могли уже развивать прежнюю сумасшедшую скорость. И теперь они встали, дрожа, карябая друг друга острыми краями. Скрежет, издаваемый сахарными кубиками, пилил кости шеи тупой ножовкой; мозг отвечал на это слабым подобием жизнедеятельности – он больше напоминал клубок из мёртвых и полумёртвых змей. Полумёртвые рептилии хотели жить и извивались, но издохшие твари придавили их своим весом, не давая уползти. В результате этот полужидкий клубок ворочался где-то под черепом, причиняя такую боль, что она тут же отдавалась в ушах, глазах и пятках. Он попытался сжать пальцы. Пальцы скрючились наподобие когтей, и тут же боль, подобно клюву аиста марабу, полоснула его по груди. Мозг испуганно заворочался, приговорив ахиллесово сухожилие к вечному напряжению. Ногу обожгло новой волной боли. Глаза устремились к потолку, за что получили новый удар в виде жжения в сетчатке.
Масса продолжала двигаться. За время действия очередного этапа вечности она приобрела ярко выраженный красноватый оттенок: если до этого было ясно, что вокруг его окружало дерьмо, то теперь это было дерьмо с кровью. Масса по-прежнему колыхалась. Иногда, когда набежавшая слеза сдирала с глаза кислоту вместе с сетчаткой, можно было уловить силуэт окна. Но надвигающееся полужидкое вещество мгновенно стирало все линии, формировавшие силуэты реальности, заполняло их собой, поглощало всё вокруг, корчилось, насмехаясь над дёргающимся телом, безнадёжным организмом, осколками протоплазмы. Он почувствовал, что его выпотрошили. Вынули внутренности. Все, кроме сердца. Сердце оставили. На место внутренностей положили опилки и зашили. Мощными стяжками… А сердце положили в сено. И теперь, когда оно бьётся, его тоже омывает свежая кровь. Кровь от маленьких ранок, которые образуют стебельки засохшей травы, протыкая своими острыми краями маленький живой насос.
Крик? Нет, скорее вой. Он сам подымался из глубин пустого тела, неловко и прерывисто протыкая статичную тишину и барабанные перепонки. Тишина била током. Напряжение было выше 220 Вольт. Слюна колыхалась на альвеолах во рту, оседала на губах, словно пытаясь остановить рёв и вой, но это было лишено смысла. Глаза устремились в одну точку, они пытались спастись от боли. Но каждый капилляр был распят, и поэтому глазные яблоки бешено крутились, и их омывали редкие вязкие горькие слёзы. Слёзы, призванные сохранить. Слёзы, призванные спасти. Слёзы, призванные очистить. Слёзы, призванные помогать. Слёзы, призванные облегчать. Теперь это были остатки капель серной кислоты, смешанной с концентрированным таллием. Они сжигали и отравляли. Вой набирал силу.
Существовали две официальные версии, которые никому не были известны и никого не волновали. Согласно одной, палец был жестоким выродком-диверсантом, вздумавшим убить его. Указательный (это был именно этот палец) рывком убрал преграду из склизкой слюны на губах и проворно вполз в рот. Его целью было горло. Палец оказался удивительно жестоким и подготовленным: он нажимал на верхние и нижние альвеолы и под языком, чтобы вызвать как можно больше слюны и с лёгкостью проскочить к корню языка. Перст почти совершил убийство. Но языку удалось вытолкнуть его ближе к зубам, и палец был тут же перекушен под среднюю фалангу.
Придерживаясь другой версии, палец был единственной частью, сохранившей остатки понятий о субординации, и пытался реанимировать организм, вызвав рвоту, привести его в чувство хотя бы как-нибудь. Однако абсолютно неспособным к каким-либо действиям, кроме хаотических, разум дал команду на уничтожение странно ведущего себя объекта, находящегося в зоне одного укуса.
Боль не привела его в сознание. Наоборот. Кровь, вытекающая из остатка пальца, капельками висела в воздухе. Огрызок указательного лежал на ковре около тумбочки. Бывшая коричневая, масса постепенно становился красной. Она стремилась коснуться его руки, и эти прикосновения были столь неприятны и ужасающи, что приводили его в истерию.
Истерия… Агония… Судороги… Смерть…
Боль сводила с ума. Это был страшный миг вечности, длящийся много больше, чем долгий джонт, сводящий с ума те его остатки, что были способны воспринимать окружающее автономно.
…сдавайся…
…сдавайся…
…сдавайся…
…НЕТ…
…сдавайся…
…сдавайся…
…НЕТ…это не бэд-трип, это не то…нет…Макс…он говорил…он говорил…борись, тряпка, борись! Это был не он, нет, ааааааааааааааааааааааааааа…
…плоть…
…гной…
…смерть…
…в…
…зловонии…
~autopilot OFF~
~sorry~
~system shut down~
~access denied~
Бесстрастный голос в голове перестал говорить. Это означало конец.
В милицейский протокол никто из друзей не заглядывал, но наверняка там говорилось что-то вроде
«…выбросился из окна…» «…находился в состоянии ломки…» «по словам знакомых, употреблял опиаты…» «…героин…» «…обезболивающие на кодеиновой основе…» «…кражи…» «…мужчина, 21 год…» «…мать работает…» «…в разводе…» «…друзья погибшего утверждают…»
Подставить в пробелы можно всё, что нравится. Никто не узнает. И ничто не изменится.
…НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!! АААААААААААААААААААААА!!! Это красное!!! Оно всё красное…нет…б**дь…боже… оно давит….оно давит…оно нах*й давит… НЕЕЕЕЕЕЕТААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!…
Красная масса заполнила всё пространство вокруг. Теперь она сжимала стены, давала их, пыталась расплющить всё, что были около неё, сделать всё частью себя. Она давали его. Она не просто касалась, причиняя страшные муки, она перемалывала его кости, рвала сухожилия, вылизывала сердце, сдирая с него маленькие кусочки. Он не мог выдержать этого жуткого ощущения. Он сжал зубы.
…секунды…
…вечность…
…секунды…
…вечность…
Что-то во рту хрустнуло. Зубы. Он дико закричал и впился себе в запястю. Кровь тонкой струйкой прорвалась сквозь обломки зубов в пищевод. Она текла, как перемолотые в кашу останки тараканов, и рвота поднялась из недр его организма. Он понял это только тогда, когда она уже заполнила рот. Тогда ему пришлось разжать зубы. Осколки зубов. А красная масса не отставала, медленно, но верно превращаю его в себя. Он не мог выдержать этого.
…борись…
Нет, он не мог.
…борись, тряпка…
В окне, сквозь красную массу, что-то поблёскивало.
…надежда…
…Туда, туда…
…пока…
— Ты был на похоронах?
— Нет…
— Почему? Вы же с ним общались?
— Блин… Не хочу… Не люблю я всего этого… Ё**ный джанки! У них у всех одна дорога…
— Н-да…
— Ну, в п**ду…
— …
— …
— Ты щас куда?
— Домой пойду… Устал я от всего этого убожества… А ты…
— Да я тут Димыча жду. Щас подойти должен.
— А… Ну, давай, удачи тебе. Если что, пиши там в агент, или звони…
— Ага… Пока.
Я ушёл. А его убило коляской, которую кто-то выкинул из окна. Материальные ценности, моральные ценности… Два человека, которых я знал. Один был хорошим, пока герыч не сожрал всё, чтов нём было. Другой тоже был хорошим. Действительно хорошим человеком.